Брянщина. 1921 год. Трудный век.
1937 год. Екатерина Максимцева — справа
Екатерина Гавриловна Максимцева — старожил города Сельцо. Ей десятый десяток, до ста меньше семи лет осталось. Трое детей, шестеро внуков, пятеро правнуков. Старается держать себя в форме, стойко переносит недуги, поет песни своей молодости, любит телепередачу «Давай поженимся!» Она многое помнит из того, что кажется нам сегодня удивительным.
С ДЕТСТВА В НЯНЬКАХ
— Родилась я в селе Речица Жуковского района в 1921 году. Отца не знала. Появилась на свет через 40 дней после его смерти. Мать моя Евдокия Алексеевна взяла меня, малютку, и переехала в деревню Домашово к своим старшим братьям. В доме мужа оставаться мы уже не могли, там и так хватало нахлебников, еще несколько семей жило. Братья выдали вскоре мою мать замуж за вдовца. У того были свои взрослые дети: две дочери и сын.
Жили в тесноте и нужде. Хлебали все из одной черепки. Спали вповалку, всем скопом.
Хлеб из мякины, рот дерет. Все время хотелось чистенького, без мякины. Отчиму в колхозе зерна давали 600 граммов на всех. Еще ели лындики — полугнилую картошку прошлогоднюю с поля собирали и жарили. Казалось вкусно. Крапиву с лебедой тоже ели, еще верес, козлинух — вкус такой, что не проглотишь. Помню, всегда хотелось сладенького. Спасали коровы, у нас их было две. Мы, дети, их пасли.
Сколько себя помню, все время работала. С восьми лет отдали меня в няньки к старшей дочери отчима, смотреть за его внуками. Старшенькие уже сами бегали, младшая у меня на руках. Убирала в доме и во дворе, крапиву рвала свиньям. Мать меня жалела, но что делать, в людях-то мне посытнее было. Я еще маме гостинцы относила, из еды что-нибудь выкраивала.
Надеяться на помощь отца и трёх братьев мать моя сильно не могла. Был у них когда-то дом
небедный, своя мельница. Все ее братья красавцы-богатыри! Всех раскулачили. Отняли имущество, но далеко не сослали, они трудились в Домашово в колхозе. В няньках и домработницах мне спуску не было, с малолетством моим никто не считался. Заставила хозяйка меня как-то курицу зарезать. Я ее рубанула по шее, а она без головы — бежать. Страху было! Однажды я не углядела за коровой, та на крыльцо залезла и разбила черепушку. Меня мокрой тряпкой отхлестали. Я тогда из дому убежала на несколько дней. На чердаке пряталась. Мама плачет: «Точно она в саженке сидит». Это емкость такая квадратная, в ней пеньку мочили. Одежда у нас была домотканая из пеньки, которую сушили, мяли на мялке, пряли нитки и ткали ткань.
НЕ ДО ШКОЛЫ
Зимой вместо санок у нас были корзины с примороженным ко дну коровяком. На них катались с горки. Даже зимой ходили без штанов. Мальчишки подначивали, юбки девчонкам задирали. Куклы тряпичные были, шили сами. Платье у меня было единственное — красненькое в клеточку. Берегла, пока не выросла из него. Одно пальтишко по 20 лет носили.
В школу меня не пускали: а кто будет нянчиться. Самоучкой выучилась по букварю «Красный пахарь». Их раздавали во времена ликвидации безграмотности: «Мы не ра-бы. Ра-бы не мы». Помогала за детьми приглядывать и с ними училась.
В 12 лет пошла я просить местную учительницу, чтобы она помогла мне поступить в училище. Но та сказала, что мала я еще для училища да и грамоте надо подучиться. Пожалела меня и взяла к себе в дом жить. У нее двое детишек было: мальчик и девочка. Я за ними приглядывала года четыре. Ни в пионеры, ни в комсомол не попала. Жили по старинке. До деревни советские праздники как-то не доходили. Помню церковные: Пасху, Рождество. Покров... В Духов день бабы ходили на озеро, венки заплетали.
Много пели песен. Я их до сих пор пою, особенно «Лучинушку» и еще эту, про сиротинушку: «Позабыт-позаброшен с молодых, юных лет... Я остался сиротою, счастья-доли мне нет...» Хотя дети и внуки говорят, что по жизни я оптимист.
КИРПИЧ И ЛАПТИ
В 15 лет на стройку пошла работать. Двухэтажки первые в Сельцо строили. Кирпич на носилках наверх носили. Кто постарше — впереди, а я, малолетка, сзади, на меня вся тяжесть приходилась. Потом уж на транспортер поставили. Руки до крови стирала, поспевать надо было, чтоб каменщики не простаивали наверху. Рукавицы брезентовые не выдерживали, по несколько пар за месяц уходило.
Койку мне дали в общежитии. Соседки взрослые, женихов водили. А я по вечерам после работы лапти плела. Другой обувки у нас не было, хотя уже шел 36-й год. Индустриализация наступала на лапотную деревню. А мы и зимой в лаптях работали, о кожаной обуви и не мечтали. Накрутишь портянки домотканые в лапти — и пошел по снежку да по морозцу. Пальто у меня тоже не было. Купила самотканый суконный зипун, в нем и ходила. Зарплаты ни на что не хватало. Но я всегда старалась нарядиться. Мне даже завидовали девчонки. Я много вязала крючком. Шить научилась.
Все у меня было с кружевами: одежда, белье постельное. И потом уж, когда замуж вышла, всю семью обшивала.
ПЕШКОМ
НА «КРАСНЫЙ ПРОФИНТЕРН»
Мама очень за меня переживала, что я на холоде зимой работаю, и когда мы с подругой поехали в Бежицу устраиваться на завод «Красный профинтерн» (БМЗ), она наказывала: «Гляди, чтоб только не на улице работать пришлось». Там курсы крановщиков открылись. Мне подруга помогла с чертежами. Взяли меня на путевой подъемный кран работать. Смена начиналась в 8 утра. Чтобы не опоздать, вставала в 5. И на работу и с работы пешком ходила из Сельцо — 15 километров. Ни электричек никаких, ни автобусов не было. Ходил какой-то паровоз, но редко.
Когда война началась, мы отравляли в эвакуацию оборудование с завода «Красный профинтерн». Грузили станки в вагоны. Технику спасали. Страшно было на кране, особенно, когда завод бомбить начали. Чугунолитейный цех разбомбили. Во время авианалетов нам команду давали выходить, прятаться в траншеях. С немецкого самолета пулеметчик по крыше моего крана строчил...
НЕМЦЫ БЛИЗКО
Помню, дали нам на заводе паек — брусочек масла. Я потопала с гостинцем к своим в Дома-шово. Прихожу, а у нас дома полная хата военных. Фронт в нашу деревню пришел. Немцы совсем близко. Мама картошку варит бойцам. Я на рассвете поднялась, чтобы не опоздать в Сельцо, а оттуда — в Бежицу, должна была эвакуироваться вместе с заводом. Отчим пошел проводить. За деревню вышли, а там уже посты. Батьку за шиворот.- «Кто такие? Что за сведения немцам несли?» Отец на меня показывает: «Ей в Бежицу надо, на «Красный профинтерн». Они: «Какая Бежица? В Сельцо уже немцы!»
Вернулись в Домашово. Эвакуировали нас отсюда в Поволжье на станцию Медведица.
Приехала женщина на колке, на лошади, предложила санитаркой в местную больницу, которая стала госпиталем. Там раненые уже были. Зиму проработала, помогала лечить раненых бойцов.
Потом меня позвали в котельную при мануфактурной фабрике. Выпускали брезент для плащпалаток.
«ДИВЕРСАНТКА»
Котел был огромный, как паровоз. На мазуте работал. Маховик в машинном отделении гудит, не слышно ничего. Старенький дед Мацуль мне свой пост передал: «Давай, голубушка, научу, как этой махиной управлять». С 8 утра до 10 вечера работали. Иногда ночевать оставались тут же. Поспишь сидя, согнувшись, и снова за работу. Голодно было. Копейку какую получишь, но ее ж не укусишь.
Со смены 15 километров надо пешком возвращаться по темноте. Ткачихи по дороге пропадали. Говорят, шакалы их загрызали. Волки тоже могли напасть. Дедушка научил меня факелы делать из оберточного материала, чтобы зверей отпугивать. Иду я в темноте, факелом машу. Меня за шкирку кто-то хвать сзади: кому это ты махала? Волкам, — отвечаю. Это дозорные были. Не поверили, на лошадь посадили, рот, глаза завязали. Привезли куда-то на пост, допрос учинили. Четыре дня продержали, пока за мной сам директор не приехал на лошади. Едем, я плачу от обиды, он подтрунивает: «Диверсан-точка, оглянись, где была!» Гляжу — самолеты стоят. Военный аэродром был неподалеку... Там в Поволжье мы и Победу встретили. Потом уже много лет спустя меня тоже отметили званием «Труженик тыла». А брат мой старший на войне без вести пропал. Я его на сборный пункт 21 июня 41-го сама провожала в армию. И после этого от него никакой весточки. Сколько запросов делали, все безрезультатно.
ТЫЛ ВОЙНЫ
В Сельцо вернулась к тете Фросе. Все разрушено, жили в землянках, бараках. Пленные немцы у нас пятиэтажки строили, до сих пор стоят. На работу меня не берут.- прописки нет. Потом нашлась и работа. Завод начали восстанавливать.
Тут я и мужа себе нашла. Сначала его во сне увидела. Мы с подругой перед этим гадали на суженого-ряженого. И мне приснился парень, военный, на костылях. А потом я его в жизни встретила: одно лицо. Он был ранен на войне, воевал в разведроте. Мне его в женихи прочили: он добрый, из многодетной семьи. А я и согласна была за него идти. Раз добрый, привыкну. Я добра до него мало видела. Сорок лет мы прожили. Трех дочерей воспитали. Всех выучили. Дом подняли. Поначалу была крыша у нас из щепы, а потом уж зять дом достраивал.
Четверть века с лишком, как мужа не стало. Умирал тяжело, четыре с половиной года — в постели, сказались раны войны. Кроме пятки раздробленной, было у него легкое прострелено насквозь, около позвоночника пуля прошла и застряла.
Так вышло, что и после войны много лет я на оборону страны работала. Наш Сельцовский химзавод был закрытым режимным объектом. Мне доверили должность старшей кладовщицы. Это сейчас там музей под открытым небом — вся военная техника, снаряды на общее обозрение выставлены. А тогда это была государственная тайна и мы ее хранили.
Зятья у меня золотые. Да и все дети-внуки-правнуки — тоже. Заботятся обо мне, юбилеи устраивают со сценариями и поздравлениями. Год назад я уж было собралась на тот свет. Не дали уйти, к жизни вернули.
Записала Татьяна АЛЕЩЕНКОВА
ТОЧКА! НОЯБРЬ, 2014