МАЙОРОВ НИКОЛАЙ СЕМЕНОВИЧ Брянск
Сегодня уже нет среди нас этого красивого, мужественного, справедливого и остроумного человека - Майоров скончался от сердечного приступа, не дожив до 75 лет. Но память о нем, солдате Великой Отечественной, жива и жить будет долго, пока живет в наших сердцах, в истории государства Российского Великая Победа в той страшной войне. К тому же Николай Семенович оставил нам свои воспоминания - небольшой буклет с короткими рассказами о своем участии в боях и боевых товарищах.
Инициатива Н.С. Майорова поведать о наиболее ярких военных эпизодах особенна ценна тем, что война подана глазами солдата, рядового участника сражений. Потому здесь, не в пример фолиантам крупных военачальников и чиновников от науки, нет пышных слов, отсутствует парадная идеология. "Приближается час, - любил повторять Николай Семенович,- когда уже не лгут ни себе, ни людям". Его час пробил. И, рассказывая о себе, он создал образ русского солдата - живого, очеловеченного, без налета плакатности. И вместе с тем Майоров - искренний патриот своей великой Отчизны, но опять же его верность и преданность Родинелишены демагогической трескотни. И встает перед нами правда о жутком явлении в истории человечества - о войне.
1945 год. Венгрия. Тяжелый бой под Будапештом при слабом артиллерийском обеспечении и полном отсутствии поддержки с воздуха, чем и воспользовались немцы. Наши боевые порядки были смяты, запылали танки и транспортеры. Наступление захлебнулось. Назад потянулись раненые, за ними бежали наши солдаты. "Окровавленный комбриг, -: вспоминал Николай Майоров, - пытался остановить бегущих, кричал: "Гвардейцы, неужели нам в Дунае купаться?!" Но его обходили молча,' правда, не так прытко. Комбриг упал, его подхватили и понесли в тыл... "До конца дня шли и ползли раненые. Некоторые были очень тяжелые, особенно обожженные танкисты. Но меня лично поразил один солдат. Он: шел, раскачиваясь из стороны в сторону. Каждый шаг давался с трудом.: Когда он подошел, мы поразились: у него около плеча была оторвана ле-: вая рука, торчала оголенная кость, крови не видно, все обожжено и в гря-' зи. Но в правой руке он за ладонь держал свою оторванную левую. Подошел к нашим окопам, взгляд безразличный, в лице ни кровинки... Сел. Положил в сторону левую руку, жадно затянулся дымком цигарки. Никто не проронил ни слова. Тогда солдат встал, взял руку и пошел. Ему вслед: "Зачем руку берешь?" А он: "Как же я буду без руки-то". И пошел. Вслед побежала медсестра, пытаясь перевязать. Он отмахнулся. Его опрокинули в повозку и повезли".
"Нашу дивизию после Ясско-Кишиневской операции вывели в резерв в район Луцк-Ровно. Строго приказали в лес по одному не ходить -кругом банды бандеровцев. Воины вначале с предубеждением отнеслись к этим предостережениям. Но вскоре бандиты показали себя. За лагерем раздели, забрали документы и оружие у одного солдата, у другого. Потом пропал офицер. Труп его нашли голый и обезображенный. А ведь это было в глубоком тылу. Наши войска уже были в Польше.
Нас несколько раз бросали на проческу лесов... Однажды позвонили из райцентра и попросили выслать солдат в село километров за восемь. Приехали. Жители стояли у здания сельсовета, перед которым росла большая береза. И на ней висит мужчина, председатель сельсовета. Повесили его бандеровцы... А через три дня нас вновь вызвали в то же село. И мы вновь увидели труп на той же березе. Висела женщина. Ее, учительницу-комсомолку, силой назначили председателем. Через день после назначения к ней явились трое и потребовали, чтобы за ночь она собрала с жителей по три мешка зерна, две свиньи, самогону и т.д. Утром опять пришли трое. Она, конечно, ничего не сделала... Солдаты спилили ту березу".
"В феврале сорок пятого в Венгрии немцы не давали нам покоя. Они прорвали линию обороны и зашли к нам в тыл. Худо пришлось. Стали загибать фланги, а кое-где наши просто побежали... Немцы своими танками сбросили нас в один из каналов. Искупались мы в холодной воде, а нам приказывают окапываться, занимать оборону за каналом. Пока бегали от танков, холода не чувствовали. Но к вечеру стало пробирать до костей. Просушиться негде. Привез старшина похлебку. Холодную. И наркомовские сто граммов не помогли.
Стали устраиваться на ночь. Я с командиром роты... собрали вокруг трупы (уже окоченевшие). Сложили из них что-то вроде колодца. На дно постелили телогрейку, верх затянули плащ-палаткой, укрылись шинелью. Легли спина к спине и уснули... Проспали почти до утра - благо фрицы не беспокоили. К утру похоронная команда стала трупы убирать и нас выгнали из укрытия..."
"Вот случай, бывший со мной. Мы наступали в Венгрии... Лежали перед окопами. Немцы огрызаются. Пулеметы, автоматы их строчат, почти не умолкая. Нужно как-то подавить их, это уже забота командования. Оно вызывает огонь артиллерии, минометов. А пехотинец лежит в этом аду и думает: убьют или нет? А если ранят, тяжело или легко? Так и я мыслил. И, представьте, заснул. Заснул в сорока метрах от немцев! Нервы сдали, должно быть. Очнулся от удара сапогом в бок. Это взводный надо мной стоит и матерится, на чем свет стоит. Глянул, а мои товарищи уже к окопам бегут. Вскочил - и за ними..."
В канун первого дня войны в школе проходил веселый выпускной вечер, Коле выдали свидетельство о семилетнем образовании. Потом -работа. На всю жизнь запомнил он лето сорок второго, когда в их деревню Малеево Московской области привезли ленинградских ребятишек в возрасте от трех до восьми лет. Они так оголодали, что на них было страшно смотреть. Деревенские женщины потянулись к школе, где детишек разместили, с гостинцами. Ребятки потянули свои тонкие ручонки к еде, а воспитатели не разрешали их кормить: ведь все дети - дистрофики, и обильная пища для них - смерть.
А на следующий гол, в сорок третьем, Николая призвали в армию, а в сорок четвертом послали на фронт.
"Маршевую роту, прибывшую на пополнение полка, быстро растащили по ротам и взводам. Нас с Ваней Кузнецовым, окончившим школу ПТР, взял лейтенант Галиев, привел в траншею на передний край обороны, подвел к сержанту и, сказав, "Это тебе", ушел. Сержант представился: "Касаткин, пом-комвзвода". Это был невысокого Николай Семенович. Фото 90-х годов. роста русский парень, очень курносый, белобрысый. Брови хмурит - страх на нас, видать, нагоняет. Приказал: "Располагайтесь". Уселись мы на дно окопа, закурили. И такими мы показались себе сиротинушками - ведь нам еще и 18 лет не было...
Касаткин говорит мне: "Назначаю тебя командиром расчета. Какое ружье лучше знаешь, Симонова или Дегтеря?" Отвечаю, что стрелял из обоих. "Ну ладно,- говорит, - дадим Симонова, хотя оно на шесть кило тяжелее, но зато самовзвод, подручного посильнее дадим"... Определили место, где нам расположиться. Касаткин рядом, видно, понравился я ему, потому что тоже курносый. Хотя позже он объяснял, что прилип ко мне потому, что во взводе больше нет русских, одни молдаване да банде-ры (это он украинцев так называл).
В один из первых дней моего пребывания на фронте одна из рот вела разведку боем. Скажу - варварский способ ведения разведки: в открытую поднимали 100-150 человек и шли на окопы врага, а тот палил по ним. В это время кто-то сзади сидел с биноклем и стереотрубой, засекал огневые точки противника. Комвзвода послал с этой ротой Касаткина. А он взял меня с собой, приказав вооружиться автоматом. Рота пошла. Я плохо соображал, что делаю. Помню бежал сзади Касаткина, копировал его... Нас-таки не задело ни пулей, ни осколком. Касаткин потом спросил, почему я все время сзади бежал. Молчу. "Ну, ладно, - говорит, - хоть так, не повернул назад, значит, будет из тебя солдат!" Это, выходит, крестил он меня под огнем. Позднее оберегал, зря под огонь не посылал".
"Наши войска в ходе весеннего наступления 1944 года освободили Одессу, вошли на территорию Бессарабии и здесь заняли оборону... Нас, салажат, привезли на пополнение поредевших рядов... Наше батальонное начальство решило послать разведку. Штатной в батальонах не было... Собрали добровольцев, и я записался. Дня три начштаба сидел с нами в первой траншее, изучал подходы к противнику... Я попал в группу прикрытия. Должен был обеспечивать прикрытие группы захвата во время ее продвижения вперед и после возвращения.
Вначале все шло хорошо... Но нас обнаружили, подняли тарарам: ракеты посыпались, за ними пулеметы застрочили и мины полетели. Командир дал команду на отход. Отошли саперы, группа захвата пробежала. .. Наконец нужно и нам уходить. Вскочил и услышал противный шипящий звук летящей мины. Я упал, и мина - клац! - разорвалась... Почувствовал сильный удар по правой стопе и резкую боль. Попытался вскочить, но не смог, упал навзничь. Сознание работает еще, нужно что-то делать - уходить, а то скоро рассвет. Пополз, автомат что-то тяжелый стал. Чувствую, полный сапог крови... Пополз, а в глазах уже круги и тошнота подступает к горлу. Потерял сознание. Когда очнулся, уже рассвело. Было тихо. Вновь пытался ползти, но нога - как гиря пудовая. Сел, попытался стянуть сапог, но он не поддался. Опухла нога, да и силенок, видать, уже маловато. Так жалко стало себя, беспомощного, покинутого... И опять память провалилась.
Очнулся - солнце в глаза светит. Неловко повернулся, трава зашевелилась, и сразу же - пулеметная очередь. Заметили или еще раньше видели? Понял, что не доползу. Укокошат. Решил: надо найти укрытие и ждать до вечера. Увидел воронку от снаряда и пополз к ней. И вновь -очередь. Замер. Потом опять пополз. Скатился вниз и снова потерял сознание. Очнулся, наверное, снова зашевелился, опять очередь в бруствер воронки. Из наших окопов, слышу, кричат: "Майоров, не шевелись до вечера!.." Стемнело, когда услышал женский голос, звавший меня. Это была санинструктор. Положила на плащ-палатку и потянула, у окопов ее встретили и помогли... После "ремонта" вернулся в полк.
Подготовила Надежда ДЕНИСОВА