Брянщина. Голод 30-х годов.
БРЯНСКАЯ ИСТОРИЯ ( хлеб нашли)
Воспоминания брянцев о довоенной жизни крайне редки. Тогдашняя жизнь была столь опасна, что и спустя десятилетия не находилось желающих о тогдашних временах писать. Вот почему тем более ценными представляются записки клинцовского старожила Павла Максимовича Храмченко, которые мы взяли для публикации из сборника «Клинцовский летописец».
Это время в народе называлось «голодовка 30-х годов». Голодовка длилась четыре года: с 1932 по 1936. После 1917 года земля была отдана крестьянам. Крестьяне получили землю из расчета на пай три гектара пашни и по трети гектара сенокосных угодий. На семью приходилось по три-четыре пая. Работая на своей земле, крестьяне окрепли, в каждом дворе было по 1-2 коровы, с десяток овец, стада гусей, уток, куры. Крестьяне зажили лучше, чем при царской власти. Но с 1929 года началось обобществление земли. Отдавая в колхоз землю, коня и корову, крестьянин терял точку опоры, превращался в нищего.
Переход в колхоз для труженика крестьянина был равносилен полному разорению. Вкусив радость работы на себя, крестьянин не хотел расставаться с землей. В отношении строптивых был применен испытанный на нэпманах метод экономического подавления. Семью, объявленную кулацкой только за то, что не вступает в колхоз, облагали большим налогом. Крестьянин расплачивался первый раз сполна в надежде откупиться. Но через несколько месяцев на него накладывали более высокий налог. Со второго раза большинство семей разорялись и становились нищими. Одни впадали в отчаяние, другие брались за оружие. Как-то поздним вечером в 1932 году к нам в окно кто-то постучал. Открыли, входит знакомый, смяльчский (Прим.: Смяльч, деревня под Клинцами) крестьянин Иван, фамилию не помню. Раньше это был настоящий богатырь, а теперь мы увидели вместо прежнего крепыша исхудавшего человека, одетого в обноски. Оказывается, он был арестован за отказ вступить в колхоз. Из пересыльной тюрьмы в Москве бежал. Пешком дошел до Клинцов. Несколько дней жил у нас за печкой, откормился, ушел. И пропал навсегда.
От знакомых смяльчских крестьян мы узнавали новости. Данило Герасько, пожилой человек. Большой труженик. Кроме крестьянского труда плотничал. Я бывал у них, жила семья Герасько небогато. В колхоз Данило идти не захотел — дело ведь добровольное. Тогда его взялись «раскулачивать». Пришли и выгребли из подвала и сарая все запасы. Когда пришли во второй раз, Данило разволновался, упал и тут же скончался от разрыва сердца. Это не остановило уполномоченных. Они равнодушно выгребли из подвала последний оставшийся на зиму картофель и ушли.
Многих активистов советской власти знали как деревенских лентяев, картежников и пьяниц. Теперь у тех, кто в поту добывал свой хлеб насущный, эти «активисты» отнимали плоды труда. Большая часть хозяйств раскулаченных потом беззастенчиво разворовывалась именем закона.
Иван Чайка был старик. Отличался исключительной честностью и трудолюбием. Семью Чайки уполномоченные несколько раз облагали налогом. Вынесли из дома и амбаров весь хлеб. В очередной раз Дуня, дочь Ивана, услышала шум во дворе, увидела уполномоченных, человек шесть. И при одном виде этих страшных людей у Дуни случилось буйное помешательство. Уполномоченные хладнокровно забрали из подпола все запасы картофеля, свеклы, моркови, обрекая семью на голодную смерть. Сошедшую с ума девушку увезли в Клинцы.
Вина бедняка Пякуло — у него было много детей — заключалась в том, что он держал пять колод пчел и потому не хотел вступать в колхоз, знал, погубят там пчел. И вот его назвали кулаком, — а я две недели жил у него, — у него весь пол был в дырах. Семью Пякуло сослали на поселение — никто не вернулся.
Напрей Пивень имел шесть детей. Жил крепко, веселого нрава. Все делал своими руками. Напрей не хотел идти в колхоз. Выдержал первый налог, второй, пришел в полное разорение, но упорствовал, семья уже голодала. Когда по осени уполномоченные пришли в очередной раз и потребовали открыть погреб, сознание Напрея помутилось, он схватил младшего ребенка за ноги и как дубиной стал избивать уполномоченных. Безумного Напрея арестовали за оскорбление представителей власти, жестоко избили, покалечили и через Клинцы отправили в лагерь.
Еще один знакомый, крестьянин деревни Кневичи Петр Кузьмич Бруй. В хозяйстве был конь, корова, пять овец, утки, гуси, несколько полосок земли в один гектар. В зимние месяцы Бруй подрабатывал извозчиком в Киеве. В семье сами выделывали льняные и конопляные ткани, сами шили себе белье. Но жили бедно, хлеба едва хватало до нового урожая. Бруй боялся записываться в колхоз, не мог представить свою усадьбу без коня. Его душили налогами, разоряли семью. Кормильца посадили в тюрьму. В счет неуплаченного налога у Бруев выгребли все запасы овощей, вынесли из дому сундук с одеждой и все продали с аукциона. А семья осталась и без еды, и без одежды.
Шел 1934 год. В Клинцовской тюрьме было есть нечего, и, чтобы прокормить заключенных, лагерное начальство отправляло их просить на улицах города мирское подаяние.
Через шесть месяцев Бруя освободили. Вернувшись домой, он в шутку сказал соседке, что бежал из тюрьмы. И уже через полчаса к усадьбе Бруя прискакали верховые из сельсовета — бдительной оказалась соседка — ловить «беглеца». И, похоже, были очень разочарованы, прочитав справку об освобождении. Спаслась семья Бруя тем, что старший сын ушел сапожничать, а дочь отправилась на торфоразработки.
В течение нескольких лет, пока силой не загнали в колхоз, как задумал главный вождь и учитель, многие поля, я это видел, стояли незасеянными, скот порезали. Начавшую богатеть во время НЭПа деревню опять вернули к нищете. Ни былых песен, ни вечерних посиделок. Кто смог, убежал из деревни на стройки социализма.
Не случайно в эти годы был всплеск бандитизма и разбоя. Прежде законопослушных крестьян обстоятельства жизни вытолкнули на большую дорогу. По лесам бродили шайки доведенных до отчаяния, озлобленных и обездоленных людей. Месть обиженных крестьян была дикой, жестокой, безжалостной. Вначале они грабили и убивали уполномоченных и активи стов, но, озверев, стали убивать своих односельчан. Такие люди были обречены на неминуемую гибель.
А для раскулаченных крестьян под Клинцами в бывшем старообрядском женском Успенском монастыре был создан лагерь. В лагере держали не бандитов-убийц, а простых крестьян. Через несколько лет всех раскулаченных сослали на поселение в Сибирь.
Народная мудрость вывела в те годы аксиому: «Не было зимы, не было б холода, не было б колхозов, не было бы голода». В Клинцах голод был сильный. Я тогда впервые видел отеки у своих родственников. Старшие в семье старались отдавать свой кусок хлеба детям, обрекая себя еще на больший голод. В эти жуткие годы появился каннибализм.
Отец к этому времени был инвалидом, и нашей семье выдавали в день на человека 150 граммов хлеба, и ничего больше. В пищу шла крапива, листья липы, лебеда.
Не понимаю, как мы выжили...
Три десятилетия спустя, в 1961 году мы поехали из Клинцов от завода покупать картофель в деревню Перелазы. В космос полетел Гагарин, а в деревне жили с керосиновыми лампами. Грязь во дворах. Грязь в хатах. Грязь в одежде. Многие хаты поставлены к улице глухой стеной, без окон. Хатки маленькие, под соломой. В хатах те же глиняные полы, полати, что й в 30-е годы, в речах крестьян — полная безысходность и равнодушие. Горькая обида на власть за проводимые на селе эксперименты свершила невозможное, и оторвала крестьянина от земли...
Подготовил Юрий ФАЕВ