1950 год. Мы из джаза (Наум Непомнящий) Брянск

Надо понимать огромную разни­цу между нынешним Брянском, где все сами по себе, а на слуху, может, два десятка имен местных политиков, артистов, и городом моей молодости, который в 50-е годы был очень невелик, и все друг друга знали. Бежица, несмотря на присоединение, считалась другим городом, жизнью которого корен­ные брянцы не интересовались, разве что случались битвы после футбольных матчей «Динамо» и «Бежицы». К слову, Бежица была больше и жила, благодаря заво­дам, побогаче, но это, конечно, брянскими записными патриотами в расчет не бралось.

Только что прогремело состря­панное прокуратурой и милицией громкое дело «Божьей коровки»

• брянских стиляг. Конечно же, никакими злодеями, насильниками и отщепенцами те ребята не были,
• я знал их всех. И вот казалось, в Брянске на годы будет придуше­но все живое, в том числе и джаз. Но этого не случилось. Вполне воз­можно, на каком-то уровне решили музыку не трогать. Наша музыка и продолжила в Брянске свое полу­разрешенное житье.

Это было дотелевизорное вре­мя, началась недолгая хрущевская пора, которую потом назовут от­тепелью. После работы народ надо было чем-то занимать. Ресторанов в городе было раз-два и обчелся, в кино новые фильмы, почти все со­ветские, появлялись два раза в ме­сяц. Зато валом шли конференции, собрания, официальные встречи, и очень часто во втором отделении, — это была главная приманка для участников собраний — устраивал­ся концерт. В каждой, даже самой маленькой? организации буйным цветом цвела самодеятельность, и особым отличием для школы, тех­никума или завода было наличие духового оркестра. Вот из таких оркестров и вырастали потом ин­струментальные ансамбли, если, конечно, были люди и инструменты.
Свой   первый   диксиленд   мы, группа  молодых  ребят,   создали в 1958 году при технологическом институте (Прим.: теперь Лесохо-зяйственная академия). Через ко­миссионку институтский профком, в частности, приобрел альт саксо­фон, который я и освоил самоучкой. Играли мы, надо признать, плохо­вато, зато с увлечением и душой. С тех времен запомнил песенку, где есть такие слова: Сан-Франциско, Лас-Анжелос Объединились в один колхоз. В колхозе этом ударный труд, И даже негры тут все поют. А если вкалываешь день, А председатель Семен Ильич

В защиту мира кидает спич, Парторг Афоня, прищурив глаз, На саксофоне лабает джаз. Конечно, такую крамолу мы пели только для себя, а на сцене играли модные  отечественные  мелодии, блюзы, Эдди Рознер, Утесов, Ко-ралли, Кнушевицкий, — все эти мелодии шли на ура. Играли на ве­черах в институте, а еще нас часто звали в Дом офицеров, на эстраду в парке Толстого.

Наш оркестрик пользовался не­вероятным успехом, и где бы мы ни «играли танцы», народу было бит­ком. А тут еще Вольдемар Конова­лов демобилизовался после сроч­ной службы в Германии. Он привез первую в Брянске шестиструнную гитару и несколько новых мелодий, которые при тогдашнем дефиците пошли на ура.

Постоянного места дислокации оркестрик не имел, держал­ся исключительно на энтузиазме участников и вскоре распался. Но в это время, в 1959 году, слесарь «Дормаша» (ныне — «Арсенал»), трубач Женя Акуленко по всему городу собрал настоящий взрослый джаз-банд (для одних), диксиленд (для других), он же эстрадный ан­самбль (для большинства) Вот и я туда попал совсем молодым.

Джазом я заболел в девятом классе и тогда же стал осваивать кларнет, мечтая о славе Арти Шоу или Бенни Гудмена. О них я узнал из журнала «Америка», который по особому списку выписывал зампред райисполкома Иванов, отец моего приятеля Митьки. Именно кларнетисты потом не­редко и переквалифицировались в саксофонисты, которые в городе были наперечет. С моим первым казенным саксом случилась ужас­ная история. Ночью после концер­та меня избили и отняли футляр с инструментом. С разбитой головой я попал в больницу и страшно горевал по утраченному инстру­менту. В милиции завели дело. Любопытно, что вначале следова­тель выдвинул версию, что я сам организовал нападение, чтобы завладеть дорогим инструментом. Хотя интересно, как бы я им вос­пользовался потом, ведь все ин­струменты в городе были на виду.

Позже краденый саксофон, вроде, всплыл в Орле, однако мне так его и не вернули. Когда подлечился, опять пришлось играть на чужом.

В те времена музыка заработка почти не приносила. В нашем орке­стре все были любители в полном смысле этого слова. Играли размет­чик Ярослав Стокласка (альт саксо­фон), фрезеровщик Юра Алилуев (гитара), токарь Алексей Дашанов (тромбон), конструктор Владимир Осин (аккордеон), Николай Васи­льев (тенор-саксофон), технолог Георгий Мацкевич (тромбон), сле­сарь вагонного депо Вася Новиков (тромбон), наладчик со швейной фабрики Лева Кукуев (ударник) и другие. Ноты-оркестровки Женя Акуленко привозил от знакомых из Ленинграда и Киева. В Брянске ничего подобного было достать не­возможно.

Я был одним из самых молодых, почти у всех музыкантов были се­мьи, вроде, забот и без музыки хватало. Но все равно несколько раз в неделю мы собирались на репе­тиции, каждую неделю у нас были концерты. Казалось бы, ради чего тогда все это? Да, мы зарабатывали крохи. Я на свою заплату инженера в 120 рублей никак не мог собрать денег на саксофон, который, даже подержанный, стоил не меньше двух моих зарплат. Зато у нашего диксиленда в городе была большая слава, а в молодости это тешит са­молюбие, порой, лучше денег.

Все музыканты были самоучка­ми. Народ в нашем диксиленде со­брался интереснейший.

На пианино виртуозно играл Коля Теодорович, огромный, за сто кило. Пианино буквально прыгало под его ударами. Копией Армстронга в славянском варианте был наш ударник Лева Кукуев. За своими барабанами Лева входил в такой раж, что казалось — его па­лочки живут отдельной жизнью. Лева был большой хохмач. Имен­но он отвадил мужика-скрипача, которого нам пыталось пристроить руководство Дома культуры. Мы объясняли: ну, какая может быть скрипка в диксиленде, и тогда нам навязали скрипача приказом свыше. А Лева сделал следующее. Исхитрился перед концертом намазать смычок скрипача свиным салом. Надо было видеть ужас в глазах скрипача, который водил смычком по скрипке, которая не выдавала звуков. Он и убежал со сцены.

Ярчайшей личностью был Ни­колай Митрофанович Зудилкин с мясокомбината, полноватый, за пятьдесят. Он играл с довоенных времен на кларнете и тенор саксо­фоне. Нрав имел легкий, бесша­башный. В футляре помимо инстру­мента всегда держал стаканчик, а также кусочек сальца, ломоть хлеба и луковицу.

Я, молодой, поражался необык­новенным, вибрирующим звукам, которые Зудилкин извлекал из ин­струмента. И донимал его расспро­сами, как и мне такого звучания достигнуть.

—   Запросто, чувачок, — невоз­
мутимо отвечал Зудилкин. — Бе­
решь инструмент и дуешь. Час, два,
день, месяц. Думаю, лет через де­
сять у тебя получится.

Николай Митрофанович был философом. Он утверждал, что в ор­кестре все инструменты должны играть, и только саксофон — петь! «Ты пойми, — втолковывал Зудил­кин, — ну как можно петь на бычьей жиле или медной проволоке. Поют же легкими, горлышком, губками, и сакс для этого как раз подходит»,

Играл Зудилкин всегда самозаб­венно, порой не замечая, что про­исходит вокруг. Помню, мы должны были выступать на новогоднем вече­ре в драмтеатре. Новогодние вечера — вообще большое испытание для артистов и их здоровья. Какие-то вещи после нескольких вечеров по­рой просто делаются на инстинкте. В общем, Зудилкин в театр приехал, а инструмент забыл.

Пристыженный, кинулся за ним на такси. Говорил, что за полчаса обернется, но и через час не по­явился. Играли без него. Заполночь вышли покурить на балкон. Видим: на площади перед театром у ново­годней елки кружатся пары, сне­жок. И слышим мелодию одино­кого саксофона. Это наш Зудилкин наяривает.

—   Николай Митрофанович, —
кричу, — что ты там делаешь? Чего
к нам не заходишь?

— А меня, чувачки, дружинни­ки не пустили, — отвечает со сту­пенек театра Зудилкин.

Было б неправдой сказать, что у диксиленда были большие проблемы с брянскими властями. Хотя время от времени доносы на нас писали. Однажды по­сле письма инструктора райкома партии Семиохина руководство ДК Дормаша вызвали на ковер в райком. И долго разбирались, нет ли морального разложения в коллективе. Но в оркестре игра­ли, в основном, ребята от станка, многие передовики производства. Разбирательство закончилось ни­чем, но, как говорится, осадочек остался. Начались глупые про­верки репертуара: что играем, зачем играем? Скучновато стало. В общем, собрался наш оркестр и в 1964 году «эмигрировал» из Со­ветского в Фокинский район, в Дом культуры железнодорожников.

Железная дорога — это было государство в государстве, все свое. А главное в ДКЖ тогда редкостного темперамента ру­ководитель Михаил Семенович Марголин, по прозвищу Соломон. Он правил ДКЖ единолично, сам, без милиции, усмирял хулига­нов. А еще страстно любил джаз и даже добыл для оркестра пол­ный набор чешских инструментов. Из Москвы по линии ЦДКЖ над нами шефствовал знаменитый Дмитрий Покрасс.

Золотое было время. Мы вы­ступали по всей стране. Но со вре­менем, видно, запал уходил. Ме­нялось время, и все меньше в нем оставалось места музыке, да и му­зыка становилась популярной другая — рок. Год от года оркестр покидали то один, то другой.

Настоящий диксиленд — это четыре сакса (один еще играет и на кларнете), три тромбона, три трубы, гитара, контрабас, ударник, и со­держать его — дорогое удоволь­ствие Наступила пора коммерчески более выгодных и мелких групп — квинтетов, квартетов.

Как бы то ни было, вижу, джаз и сегодня в Брянске не кончился, просто это совсем другая история.

СПРАВКА:

Науму Ароновичу Непомнящему 78 лет. Инженер, музыкант, брянский старожил, автор воспоминаний «Город моего детства», пока неизданных отдельной книжкой.

Подготовил Ю.Ф.