Удивительные почепские мальчики. Брянщина. 

ВОСПИТАЕМ ПОКОЛЕНИЕ. БЕЗЗАВЕТНО ПРЕДАННОЕ ДЕЛУ КОММУНИЗМА!

Мы страшно забывчивы, и никто не помнит про этих трех почепских мальчиков. Нет о них ни слова в недавно вышедшей официальной брянской истории. Меж тем, они сделали небывалое, создав в 46-м соду организацию «Союз друзей народа». Составили программу, в которой были пункты об отмене колхозов и укреплении частной собственности.

Юра Иванов был на год старше своих друзей, работал дикто­ром в районном радиоузле, шестнадцатилетние Витя Дмитриев и Володя Аптовцев и вовсе учились только в девятом классе.

ИЗ ПРИГОВОРА Брянского облсуда. «Суд установил Подсудимые Иванов и Дмитриев по обоюдной договоренности органи­зовали молодежную антисоветскую группу, куда вовлекли Аптовцева. На­звали ее «Союз друзей народа», своей задачей ставили организовать под­польную типографию и выпускать ан­тисоветские листовки пораженческого содержания по отношению к колхоз­ному строю, следуя восстановлению частной собственности и торговли. С участием свидетеля Трященко совер­шили хищение несколько (Прим.: так в тексте) шрифта в Почепской типо­графии, а подсудимый Аптовцев дол­жен был сделать типографский станок. Подсудимый Иванов на личном воору­жении имел бельгийский браунинг, у Аптовцева был винтовочный обрез. Между собой, а также при вовлечении учащихся девятых классов почепских средних школ им. Ленина и им. Некра­сова в «Союз друзей народа» высказы­вали пораженческие измышления по отношению к колхозному строю... Ви­новными себя признали полностью». Суд назначил наказание: Иванову — 7, Дмитриеву — 5 лет. Аптовцеву — 3 года лишения свободы.

Разбитый, полусгоревший, не ото­шедший от ужасов войны Почеп ле­жал в руинах. Люди жили в землян­ках. На туалете рядом с кинотеатром в маленьком домике еще не стерли надпись «Только для немцев». На центральной площади стоял разбитый советский танк. В классах во время уроков замерзали чернила, и каждый выходной школьники — все в пере­лицованных гимнастерках и шинелях — отправлялись пилить дрова для классов, которые потом и тащили во­локом к школе. Жили без света, было холодно и голодно.

Военкомат отправил Иванова раз­нести повестки по дальним селам, и тот увидел ужасающую, ни с чем не сравнимую нищету. В Почепе хотя бы давали карточки на продовольствие, а здесь не было ничего. До одной деревни он шел пятнадцать киломе­тров. На ночь был определен предсе­дателем на постой в какую-то убогую хату, и хозяйка, которая в 40 лет вы­глядела старухой, задала поразитель­ный вопрос:

—  Сынок, а правда, что Сталин при­казал колхозы отменить?

— А с чего вы так решили?

—   Люди говорят. Пропадаем мы в колхозе.

Их компания, как это бывает в мо­лодости составилась случайно. Дми­триев в 16 лет считался поэтом, две тетрадки исписал. Иванов по жизни рано повзрослел и размышлял над взрослыми вопросами, вроде того, пчему у крестьян отобрали паспорта, и живут они хуже крепостных, почему работа и жизнь может быть только за страх, откуда такая бедность у народа - победителя?

Как раз в это время в Почепе проворо­вался председатель горсовета Новиков 65 колхозных подвод с материалами он направил на строительство собственно­го дома. Новый председатель Сухоруков начал работу в горсовете с приращения земельного клина у собственного дома. А трое мальчиков, которые не пили, не курили, и даже девушка была только у одного — у Поэта, собирались в Нижнем сквере или в доме у Дмитриева и спори­ли о том, что надо исправить в стране. Не поразительно ли, не странно?

Они приходили к выводу, что пора вернуть из двадцатых годов новую экономическую политику, отдать зем­лю крестьянам. И это была политика, очень серьезная и очень опасная по­литика.

В январе 1946 три приятеля решили назвать свое собрание «Союзом дру­зей народа». Придумали себе партий­ные клички. Выпустили приказ №17, хотя первых 16 приказов никогда не существовало. Приказ состоял из двух пунктов: развернуть работу по при­влечению в союз, создать ко 2 февраля типографию, — ни больше, ни меньше! Фамилии придумали для конспирации: Иванов стал Евгением Светловым, Дмитриев — Александром Волковым, Пастушков — Сапожников. Они тогда читали очень много, запоем: Войнич, Дюма, Жюль Верн. И вот, как в «Ово­де», они придумали свою маленькую революцию.

Трященко, ученик районной ти­пографии принес 800 граммов типо­графского шрифта. Чтобы уберечь организацию, заговорщики решили клеить будущие прокламации на ва­гонах в Брянске, — так больше людей познакомятся с их идеями, глядишь, о настроениях в народе узнает и прави­тельство. Правда, в шрифте не хватало нескольких букв, изготовить ни одной прокламации им так и не удалось.

Понимали ли они, в какое рискован­ное дело ввязываются? Потом, в на­чале девяностых Иванов говорил мне, что отчасти вся их мальчишеская дея­тельность была продиктована жаждой приключений.

Мал Почеп, сложно здесь таить се­креты, и вскоре по провинциально­му городку поползли неясные слухи об «организации». Их выдала сестра одного из заговорщиков, Пастушкова, в итоге сам Пастушков прошел по делу только свидетелем. Ребят аре­стовали 3 апреля 1946 года. Перед этим они совершили лыжный поход, и тут — арест. Тогда сразу многих ре­бят арестовали, но по делу прошли только трое.

Никаких документов по деятель­ности «Союза друзей народа» со­трудники КГБ обнаружить не смогли. Иванов рассказывал, что наброски плана работы организации он сумел уничтожить при аресте в военкомате. Успел в печку бумажку бросить. Его плохо обыскали. Думаю, потому, что уж больно все выглядело несерьезно, какие-то мальчишки!

Арестовали только троих, отвезли в Брянск. Следствие длилось семь меся­цев. Ребят-допрашивали в управлении КГБ в Брянске, «на конвейере» по 10-15 часов в сутки, но не били. Они ни в чем не признались. Главным и единствен­ным свидетельством их вины оказал­ся бесполезный, дурацкий мешочек с украденным шрифтом.

У следствия было подозрение, что в деле замешаны взрослые. Они не вери­ли, что все это школьники придумали сами. И расчет был на то, чтобы найти этих взрослых и раскрутить Большое дело. Но Иванов говорил, что все это ребячество, баловство по молодости. Никаких разговоров «против вождя» следователи из мальчишек так и не вы­тащили. Они сидели по разным каме­рам. Дмитриев вспоминал, что тот же Аптовцев хорошо знал свою тройку, но не выдал ни Русьева, ни Димина. Димин потом уехал в Белоруссию, и там был арестован и погиб позже в лагере. А в Почепе спустя год арестовали еще одного школьника Борцевича.

Однажды посмотреть на Иванова, как на диковинного зверька, в до­просную зашли начальник управле­ния генерал Фирсанов с человеком в штатском, — как по разговору понял Иванов. — это был первый секретарь обкома партии.

Генерал показывал штатскому най­денный обрез и патроны.

Он сказал тогда: — Посмотрите, что наши комсо­мольцы собирают.

Секретарь удивился: «А зачем это ему? С кем он собрался воевать?» — А с нами. Чтобы мы им не мешали.

Большое дело не срослось, получи­лось маленькое. Судили их в Почепе, в закрытом заседании. И всех отпра­вили в лагеря. Дмитриев окажется на Колыме, Иванов вначале в Арзамасе- 16, на стройке атомного объекта, где умерла половина заключенных, а затем в Джезказгане. Он поседел в 20 лет.

Дмитриев вспоминал, что когда прочитал повесть «Одни день Ива­на Денисовича» Солженицына, то та жизнь показалась ему раем по сравне­нию с тем, что он увидел на Колыме на золоторудном прииске Тимошенко. Они работали в шахте и пока плана не выполняли, их наверх не выпускали. Голод все время мучил, давали по 650 граммов хлеба в день и баланду с со­евой мукой. Люди пухли от голода и умирали. Их звали «фитилями».

Все трое чудом выжили, сумели по­лучить высшее образование. Иванов стал строителем, Дмитриев — учите­лем, Аптовцев — доктором. При выходе из лагеря с них взяли подписки о нераз­глашении и до середины 50-х раз в месяц они должны были ходить отмечаться в отделение КГБ. Жизнь разметала их и они больше не виделись, а списались меж собой в начале 90-х благодаря случаю, когда в брянском архиве мне рассказа­ли про письмо от одного из них, и я на­чал свои разыскания.

Много лет спустя Дмитриев в пись­ме сожалел, что следователь КГБ за­брал его тетрадки с юношескими сти­хами, пропали стихи. И признавался: «Не понимал тогда, в юности, что сталинизм и гитлеризм — два лица одной медали». Сдержанный и хму­рый Иванов в разговоре со мной об­молвился, что, скорее всего, если бы не та история, то он все равно бы сел: слишком уж не терпел несправедли­вости! И уточнил: «Мы ж были все комсомольцы. Просто слишком ис­кренние и активные, слишком пере­живали за страну».

...Жалели ли они о случившемся? Вовсе нет! О чем жалеть? О том, что мечтали в юности вернуть достоин­ство людям и Отечеству? Вспомнил, как философ Вовенарг однажды за­писал, что рабство обычно принижает людей до любви к нему.

Но все же — не всех. Видите, не всех.

Юрий Фаев