КОЖЕВНИКОВА НАДЕЖДА БОРИСОВНА БРЯНСК
Надежда Борисовна Кожевникова родилась в деревне, с десяти лет живёт в г. Новозыбкове, окончила среднюю школу, и в эти же годы перечитала всю школьную библиотеку, закончила медицинское училище в г. Клинцы. Работает медсестрой в детской поликлинике. Стихи начала писать с восемнадцати лет, печаталась в местных газетах, в журнале «Десна», в областной газете «Брянский рабочий», в интернет-журнале «Зарубежные задворки».
САМОСУД (отрывок)
Я ела холодный борщ из щавеля, забеленный молоком. Было вкусно. Правда, если бы добавить туда варёное яйцо да сметанки, было бы ещё лучше, да где ж их взять? Тут хоть бы детям... С неделю как прокатился по деревне обратный вал Второй мировой. Звякнула щеколда калитки, отвлекая меня от грустных размышлений. По дорожке к дому бежала Зина, она торопилась, её тяжёлая, ничем не стеснённая грудь прыгала вверх-вниз. Увидев меня, призывно махнула рукой:
- Нинка! Бежим на цвинтарь, бабы в лесу немца поймали, туда ведут. Скорей, а то опоздаем! — бледно-голубая выгоревшая косынка мелькнула за забором. Я прикрыла тарелку с недоеденным борщом, повязала платок и побежала за ней.
Цвинтарь — это такая большая площадка, окружённая высокими вязами, на нижних суках которых устроены качели: одни, что поменьше—для детей, а другие, с таким широким размахом, что не каждый взрослый отважится покататься — эти для молодёжи, которая здесь до войны каждую ночь пела, устраивала танцы и прочие гульбища. С одной стороны цвинтаря располагался клуб, с другой был луг, а ещё ниже речка и старое село. Напротив клуба, в тени деревьев, стояли две длинные лавки, земля перед ними была утрамбована ногами, как на току. Сюда днём, ближе к вечеру, приходили старики, прибегали малолетние дети. У них были свои гульки, свои развлечения.
Мы опоздали. Немца уже привели, это было понятно по крику и гвалту толпы, состоящей из баб и детей. Подойдя поближе, мы увидели и самого немца. Худой, в выгоревшей, рваной форме, со связанными за спиной руками, он стоял, опустив голову. Вид у него был потрёпанный, жалкий.
- Ну, что, сука? Навоевался? Напився нашей кровушки? — кричала бабка Агафья, по-петушиному, наскакивая на него.
- Мовчишь? Тяперь мовчишь! А хто автомат приставляв.'' Хто яйцы, сала требовав? — Агафья была грузная, рыхлая, при каждом её наскоке широкая, тёмная юбка колыхалась, обвиваясь вокруг босых, загорелых до черноты отёкших ног. Немец испуганно пятился назад.
