Страница Два поэта

      Два поэта. Брянщина.

  

В канун очередного дня рождения нашего замечательного земляка А.Н.Толстого мы рискнули, по примеру Плутарха, рассказать о нем, сравнив с другим нашим замечательным поэтом.

Брянщины два офици­ально замечательных поэта — Федор Иванович Тютчев (1803-1873) и Алек­сей Константинович Толстой (1817-1875). Казалось бы, поэты, земляки, в одно время жили, но не дружили меж собой, не были близки. Оба и при жизни, и после нее оказались, так сказать, незна­менито знамениты: во втором ряду славы, — не сравнить с Тургеневым или другим Толстым, Львом Николае­вичем. Хорошо хоть, пусть и с опозданием, советская власть на своем излете за­ново построила на казенные деньги (прежние — пожгли) усадьбы классиков. Чтоб не зарастала, однако, народ­ная тропа. Музеи в Овстуге и Красном Рогу получились, конечно, пустоватые. Но где на них наберешься старинной обстановки, когда все так до­рого? И теперь у каждого раз в году свой праздник.

ПРО ТЮТЧЕВА

Литературоведы вздыхают, что наш душенька Федор Иванович был с ленцой, сти­хов написал немного, хватит на одну нетолстую книжи­цу. И поэм увесистых, чтоб со значением, у него нету, все короткие стихи-то. Как тут особенно прославиться? То сочинял усердно, то бро­сал сочинительство на годы. Печататься не торопился. Возможно, потому, что по­нимал: печатай или в списках раздавай, а все равно захотят прочесть человек сто, не бо­лее. В отличие от некрасов­ских, стихи Тютчева народу, так сказать, были не особенно близки. Издать первую книж­ку его уговорил Тургенев, вторую — чуть ли не си­лою — Аксаков, и эти 1800 экземпляров потом не могли распродать десять лет.

Рост Тютчев имел неболь­шой, рано начал лысеть. Не ухватист, небогат, гордец. Одевался небрежно, плохо. На некоторых фотографиях вы­глядит просто смешным. Очень долго прослужил за границей в посольствах на мелких долж­ностях. К концу жизни, однако, дослужился до статского генерала.

Большой силой духа не обладал, важные реше­ния Тютчеву давались очень тяжело. И при этом на женщин он воздействовал воспламеня-юще. Все его жены и любовни­цы, ну разве кроме последней, Денисьевой, были красавицы, все без исключения были Тютчевым страстно увлечены. А одна, Элеонора, даже пыта­лась заколоть себя кинжалом, когда узнала об измене мужа.

Писатель Сологуб, свет­ский человек, вспоминал, что много слышал рассказчиков, но ни один не производил столь чарующего впечатления, как Тютчев. Когда он начинал говорить, рассказывать, все мгновенно умолкали. Помучил он множество женщин...

В 18Д1 году Тютчев писал жене: «Когда я перестаю быть существом любимым, я пре­вращаюсь в существо весьма жалкое». Говоря красивыми словами, неутолимая жажда любви его преследовала всю жизнь. Страдал, но жить иначе не мог. И в семьдесят любил не менее горячо, чем в двад­цать.

Страстями жил человек. Одно слово — Поэт!

Овстуг называл раем. Тютче­вы владели лишь частью боль­шого села. Особенно поэт доро­жил видом с балкона и считал его милее швейцарских. Но долго жить здесь не мог, томился, впадал в хандру.

Стихи свои Тютчев со­чинял как бы между делом. Душою стремился в большую политику, составлял между­народные проекты, однако, никого ими не увлек. Прожив большую часть жизни за гра­ницей, письма писал только по-французски, хотя обладал изумительной чуткостью к рус­скому языку.

Учеников в поэзии не имел. Многие русские философы считали его своим учителем, отмечая космизм Тютчева. В действительности всенарод­ными стали всего несколько его стихотворений, которые попали в школьные учебники. Литературовед Дурылин пола­гал, что Тютчев и не писал сти­хов, но составлял заклинанья, коды которых ему диктовала Высшая сила. «Природа знать не хочет о былом. Ей чужды наши призрачные годы».

ПРО ТОЛСТОГО

Это ж совсем другой случай, господа! Возьмите мальчика из очень богатой семьи, отде­лите его от общества, отправь­те в деревню, дайте книги, хороших учителей, но лишите друзей-сверстников, и вы обя­зательно в итоге получите застенчивого мечтательного романтика. Знаменитый Карл Брюллов портрет юного графа А.К. нарисовал, — просто бай­ронического облика молодой человек. Собой хорош необык­новенно, силен невероятно, рубль в трубочку сворачивал, а пудовую гирю через избу в шутку перекидывал. В мо­лодости в Петербурге в месяц проживал по три тысячи ру­блей, невероятные деньги ему маменька давала с регулярно­стью. Балы, знаете ли, скачки, театры. Ко двору приближен, наследник престола Алек­сандр — в близких друзьях. Весь мир у его ног. Да вот про­блема: ему после одинокого детства в выдуманных мирах оказалось пребывать проще, чем в реальной действительно­сти, да и характером мягковат. Все отринул. Ну почти все.

Крайне узок круг име­нитых российских дворян, все они были между собой в родстве или свойстве. Наш А.К.Толстой в родстве и с Л.Н.Толстым, и с нашим Ф.И. Однако в отношениях это ничего не значило. Л.Н на­шего А.К. как писателя в грош не ставил, просто читать не советовал. Даже сегодня такое слышать обидно. А ведь брянский Толстой по челове­ческим характеристикам был, безусловно, выше и чище своего великого дальнего родственника, вот только в личных делах ему не везло.

Самое безумное дело, господа, это жениться по не­обыкновенной любви. Редко когда от этого потом счастие бывает. Однако, что толку в на­зидательных беседах, когда их никто не хочет слышать?

Свою избранницу А.К. встретил на балу (помните «Средь шумного бала?..), ну и пропал. Софья Андреев­на ради А.К. от мужа ушла. Очень умная была женщина. Знала четырнадцать языков, прекрасно пела и, когда хо­тела, могла вести чарующие беседы. Влюбила в себя А.К. раз и навсегда.

Вершина их любви — 1855 год, когда Толстой добро­вольцем отправился на войну. Под Одессой заболел тифом, и Софья помчалась спасать Алексея. Это был подвиг. Две трети солдат полка Толстого умерли от тифа. Но случай влюбленных спас, они остались живы. Но пожениться они смогли только восемь лет спустя, после смерти матери Толстого, которая противилась этому браку до последнего своего дня. Может, что-то предчувствовала?

А потом получилось так: А.К. любил Софью беззаветно, всю жизнь ее любил, а та по­зволяла себя любить. В конце концов, с большой сворой переехавших в имения графа родственников и прихлебате­лей они практически разорили богача А.К.. Есть свидетель­ства, что после смерти Толсто­го она большую часть писем мужа сожгла, оставив с вы­марками лишь те, где писатель признавался ей в безгранич­ной любви.

И мне так кажется, что за писателя она мужа не считала. Было б иначе, может быть, мы бы знали совсем иного Толстого. А он до странности был одинок: ни литературного кружка (времена сочинения Козьмы Пруткова не в счет). Ни моральной опоры. Ему от­лично чувствовалось в своем имении в Красном Роге. Сочинил здесь исторический роман «Князь Серебряный», свои драмы про царей Ивана Грозного, Федора Иоановича и Бориса Годунова. Драмы ставили, запрещали. Некото­рые, вроде Тургенева, ругали за тяжелый стих, другие, вроде историка Костомарова, восхищались психологиче­ским погружением автора в русскую историю.

ВЕЛИКИЙ ПУШКИН В СВОЕМ ЗНАМЕНИТОМ СТИХОТВОРЕНИИ «ПАМЯТНИК» ВЫСКАЗЫВАЛ НАДЕЖДУ: «И ДОЛГО БУДУ ТЕМ ЛЮБЕЗЕН Я НАРОДУ, ЧТО ЧУВСТВА ДОБРЫЕ Я ЛИРОЙ ПРОБУЖДАЛ...» НО В МОЕМ РАЗУМЕНИИ, ОТНОШЕНИЯ ПОЭТОВ И НАРОДА ВО ВСЕ ВРЕМЕНА ВЫГЛЯДЯТ НЕДОСТАТОЧНО БЛИЗКИМИ. ПО ОПРОСАМ, СРЕДИ ВЗРОСЛЫХ ГРАЖДАН В РОССИИ СТИХИ ЛЮБИТ И ЧИТАЕТ РЕГУЛЯРНО ОДИН ЧЕЛОВЕК ИЗ СТА.

И вот интересно: А.К. хотел от жизни, как ему думалось, немного: заниматься искус­ством и любить. С любовью — все получилось мучительно и больно, с литературой — не то, о чем мечталось: славы настоящей он не изведал.

Пошляки в таких случаях замечают, что имярек по жиз­ни заслуживал большего. Ну, а кто ж не заслуживает боль­шего? И все-таки наш пример особый: уж очень хороший че­ловек был А.К. Вне литературы Гончаров отмечал его добрый, открытый, честный и всегда ве­селый характер. Достоевский отзывался об А.К. так: «Такой прекрасный, добрый человек». Тургенев вспоминал о Толстом, что «когда случился со мной мой неприятный случай... никто мне не выказал столько сочувствия, как он».

Другого тона отзывов о Тол­стом нет. Так и есть — послед­ний Рыцарь.

...И народ. Великий Пушкин в своем знаменитом стихотво­рении «Памятник» высказывал надежду: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал...»

Но в моем разумении, отно­шения поэтов и народа во все времена выглядят недоста­точно близкими. По опросам, среди взрослых граждан в России стихи любит и читает регулярно один человек из ста. Спасибо школе, где насиль­ственным путем проходят классиков, а то бы и вовсе их позабыли.

Увы, есть черта, которая объединяет и Ф.И. и А.К.: крайне узок был круг их чита­телей, да и сегодня не широк. На празднества к поэтам мно­гие ныне ездят, чтобы селфи у памятников сделать, хотя лучше бы книжечку купить, да и почитать бы стихи хоть раз в год.

Когда-то меня сильно пораз­ило свидетельство из мемуа­ров дочери Тютчева. На празд­ник в Овстуге помещиков пришли крестьяне поздравить, и хозяева с балкона в толпу стали баранки бросать. Очень меня огорчила такая форма общения поэта и народа. У А.К. в имении из общественного склада, в страхе возможного голода устроенного, управ­ляющие крестьянское зерно и вовсе украли, вывезли. Так что крестьяне решились в Пе­тербург написать жалобу.

Наши замечательные по­эты — не чета соседу, по­мещику Фету — увы, были ужасно непрактичными, бес­хозяйственными. И от народа, в ту пору в большинстве своем неграмотного, были весьма далеки. Однако, когда, кроме советских времен, близость к крестьянству или рабочему пролетариату определялась как доблесть?

И Тютчев, и Толстой, как могли, пытались понять ускользающие смыслы бытия. Мне видится, что именно в этом, а не в отточенности рифм и образности слов не­преходящая ценность этих искренних, тонких людей. И счастье, что они вдобавок оказались еще и поэтами.

Юрий ФАЕВ