Вся моя взрослая жизнь прошла далеко от Брянщины, от Хинели. Но моего отношения к родине это обстоя­тельство никак не изменило. Напротив, я всегда помню кто я и откуда.

В первый класс с букварем в руках я отправился один. Учительница нашей Хинельской школы спросила: «Ты чей?» Я ответил: «Артемов». Тогда многие себя по именам отцов называли. Так и меня записали по отцу. И только через два года ошибку исправили.

Наш род Бурыкиных старинный. В Архиве я нашел сведения о нашей семье и наших местах двухсотлетней давности. Бурыкины, Першиковы, Толченниковы, Евсиковы, Вороновы, Колтуновы — это все старинные севские фамилии. Севские крестяне были государственными, а не крепостными, на тогдашней границе с Украиной службу несли с оружием, прозывались драгунами. Севский край под чужеземцами никогда не был, так что севские — это особый характер, особое отношение к свободе и воле.

Краеведы потом подсчитали, что в Отечественную войну в Хинельских лесах (170 километров в длину и 70 в ширину) укрывались и отсюда вели свою войну десять тысяч партизан. В эти леса немцы войти так и не смог­ли, хотя бомбили нас ежедневно, нещадно. Казалось бы, после таких бомежек никто выжить не должен, а мы не только выживали, но и воевали.

По малости лет (в 41 мне было двенадцать) меня определили в разведку. Пацаны, вроде меня, бродили по окрестным селам, где стояли немцы и мадьяры, изучали обстановку, приносили донесения в Хинель, где кто и что. Вначале на нас не обращали внимания, но потом, видно, кто-то донес. В чужой деревне меня схватил во­енный патруль, мадьяры. И повели на расстрел, за околицу. И тут выскочила женщина, пожилая. Я потом фамилию ее узнал — Жатикова — и закричала: «Это мой внук! Мой внук!» Пожалела она меня почему-то. Вышел на крик из хаты немецкий офицер, немолодой. И патруль остановил, отвели меня в хату, немец куда-то по телефону долго звонил. В общем, отдал он меня «бабушке».

Был случай, когда со стариком Константином Кузьмичом Першиковым нас (все остальные — подростки) отправили в лагерь военнопленных под Хутором Михайловским. На десяти телегах мы везли солому для пленных. Стоял ноябрь, за колючей проволокой держали тысячи пленных, которые умирали в холоде и на грязи. Под соломой была еда, какую смогли собрать. Шли мы туда, но не знали, выпустят обратно или нет. Задача была разведать подходы к лагерю. Капи­тан Наумов с каждым из ребят провел особый инструктаж. Там за проволокой была жуть: полуживые лежат вперемеш­ку с мертвыми. Сгрузили солому, и почему-то немцы нас отпустили. Партизаны потом лагерь этот смогли захватить, да не смогли всех людей увести. Только человек двести и ушло, а в лагере были тысячи и тысячи. Они все погибли. Странно, но про действия южной группы брянских партизан известно куда меньше, чем про партизан навлинских или суземских. Похоже, своих писателей вовремя не нашлось, а теперь практически все свидетели тех событий уже ушли. Меж тем, хинельские партизаны вели себя геройски и свершили немало славных дел. Летом сорок третьего после освобождения края многиеиз них, и я в том числе, приняли участие в Курской битве. Я был ранен тогда. Забытый многими эпизод: именно подростки, — взрослые были на фронтах, — в Uk году провели размини­рование Севского района. Из моих друзей трое погибли и двое были ранены при разминировании. А мне повезло: цел остался.

После войны я собирался в армии служить, в военное училище поступил, но жизнь распорядилась иначе. Стал строителем, выучился, 28 лет отработал руководителем УКСА Госстроя СССР. «Пережил» за это время четырех руководителей. УКС оперировал бюджетом в полтора миллиарда рублей. Мы по всей стране строили, очень инте­ресная работа.

О районе, Хинели всегда помнил и помогал, чем мог. До войны в Хинели было пятьсот домов. Сейчас меньше, конечно, но село живо. Трубы для Хинельского газо- и водопроводов, спортинвентарь, мебель, компьютеры для школы, именные стипендии для лучших... школьников. Для меня очень важно, чтобы мое родное село, родной район не отставали от нового времени.

Недалеко от Хинели был поселок Сечка. В войну мадьяры сожгли его и расстреляли всех жителей, почти всех. Там были и мои родичи, девять человек. Выжила только одна шестилетняя девочка. Бабушка накрыла ее своим те­лом и спасла. Ее нашли только на пятый день. Только одна Аллочка (она сейчас в Волгограде живет) от всей деревни и осталась. А поселок после войны так и не восстановили. Не для кого было восстанавливать. Но я по архивам потом нашел все имена погибших, сам спроектировал и поставил памятник на месте убитой деревни. И неважно, что это место ныне нежилое. Люди все равно приходят, поминают. Нельзя такое забывать.

Записал Ю.Ф