Брянский край. Леса не будет, и нас не будет. Помните об этом!

Фёдор Кишенков профессор, доктор сельскохозяйственных наук, академик РАЕН, заведующий кафедрой лесоустройства БГИТА

Своим студентам я говорю: «Леса не будет, и нас не будет. Помните об этом». Наша гордость, брянских лесоводов — за последние шестьдесят лет брянские леса ни на один гектар не уменьши­лись. Это треть всей области по площади.

Мой выбор профессии был не случаен. Я родом из маленькой деревеньки Почепского района. Сызмальства — в лесу. Малой совсем я водил ребят постарше по грибы, никогда леса не боялся. Однажды в 12 лет по семейным обстоятельствам предпринял дальний переход, более десятка ки­лометров по ночному лесу. Помню, иду осторожно, лесной дороги держусь, все-таки волков опасался. Тогда, после войны, их очень много развелось в лесах.'И ничего, дошел, не пропал.

Жизнь моего отца, инвалида войны, была связана с лесом, дре­весиной — плотник, столяр, бондарь с детства меня к делу при­учал. Другие ребята в лапту играют на улице, а для меня всегда работа была. За всю жизнь я от отца ни одного нехорошего слова не слышал, хотя у него был всего один класс образования. Наша семья многодетная, участок ДО соток, только с этого участка и вы­жили как-то после войны. И неудивительно, что он мечтал своих детей выучить и любым способом из деревни вытолкнуть.

Был случай на практике. В учхозе один из студентов ради ба­ловства топор в сосну метнул. Я ему говорю: «Что творишь? Смо­три, дерево плачет!» Конечно, и к нам приходят порой случайные люди. Но шестьдесят процентов студентов на лесной факультет поступают с рекомендациями из лесничеств. При советской вла­сти в отрасли оставались 85 процентов выпускников, один из са­мых высоких показателей по России. Мы поощряем лесные дина­стии. Выходцы из семей «лесовиков» живое дерево за просто так не обидят. У нас 61 лесничий по области, и все когда-то окончили наш институт.

Я из семьи крестьян-середняков, но отцу, конечно, тоже пришлось в колхоз идти. Иначе пропало бы наше семейство. Но я в анкетных данных нигде не указывал, что происхождением из середняков. Хотя все отцовское богатство — лошадь да корова. Скажите, ну как хозяйствовали на земле те, кто даже на лошадь не мог заработать? А ведь именно они в колхозах потом десятилетия верховодили? Вытравили само понятие частной собственности. И вот наши деревенские женщины при Хрущеве, отправляясь на ток, по две пары штанов надевали, чтобы в штанах зерна украсть, домой принести. Совхозное — не свое.

Почему выражение «Брянский лес» стало нарицательным? Так ведь в центре России нет ниче­го подобного. Длинной узкой полосой по левобережью Десны леса проходят через Брянщину на двести километров от Калужской до Черниговской области. И я эти леса пешком прошел, от края до края. Между прочим, наукой выяснено, что в природе, в нашей зоне, если лес сам растет, из ус­ловных десяти деревьев вырастает восемь деревьев хвои и только два лиственных. А у нас сегодня соотношение хвойных к лиственным 46 на 54 процента, так что есть вопросы. К слову, сегодня треть брянского леса — это искусственные посадки, но они менее устойчивы, чаще поражаются вредите­лями и болезнями. Так что очень непросто все устроено в природе.

В наш институт я через Москву пробивался. Из-за задержки экзаменов в Трубчевском лесотех-никуме, я опоздал в Брянск со сдачей документов. Не взяли меня. Это был 1954 год. Тогда после семейного совета мать у соседки заняла денег, и я дважды ездил на прием в Москву к заместителю министра образования. Когда во второй раз этот заместитель министра по фамилии Басилов меня увидел, то согласился отправить в Брянский институт официальное письмо, и меня приняли. У меня после техникума красный диплом был.

Однообразие скорее погибнет, чем разно­образие. Эта формула в полном объеме при­менима для леса. Потому на болоте и у речек растет ольха, на песках — сосна, а на солнеч­ных опушках — береза. Лесоустроитель по­нимает состояние леса именно как сложение видов, а одинаковые сосновые посадки — это в полном смысле еще не лес. Все лесоустрой­ство связано с поиском верных оценок состо­яния лесов на конкретный период, и это очень кропотливое занятие, но крайне необходимое лесному хозяйству.

В Финляндии, как мне рассказывали, вла­делец лесного участка не может просто так его передать сыну. Наследник непременно обязан получить лесное образование, дол­жен доказать, что разбирается в лесных де­лах, — местная власть за этим строго следит. И мы к этому должны прийти обязательно. Вот сейчас леса у нас отдают в пользование арендаторам, но контроль за ними должен быть построже. Не должно быть случайных людей в лесу. А то у нас был случай. Прихо­дит в институт молодец лет 35 с вопросом «Хочу сто тысяч гектаров леса купить. Посоветуйте где и как?» А сам, как я выясняю, с лесом прежде никак не был связан. Ну и какой из него получится хозяин? В лесу надо ведь не только о деревьях думать и помнить. Лес — сложнейший организм, устроенный природой... Взять хотя бы клюквенные болота Брянщины, о которых тоже надо забо­титься не меньше, чем о соснах и елях.

Не все с нашими лесами ясно. Недавно бывшие брянские колхозные лески и перелески в Лесной фонд передали. Но есть ведь еще и заброшенные поросшие лесом поля бывших колхозов и совхо­зов. Помню, на областном совещании лесной отрасли в драмтеатре губернатор спросил у тогдаш­него начальника управления лесами В.М. Котенкова — его потом на работу в Москву забрали, — а сколько имеется площадей под такими молодыми лесками? Котенков так и не смог ответить, ибо формально они лесом не считаются, числятся за Земельным комитетом, а это, думаю, сотни тысяч гектаров.

Когда я кандидатскую диссертацию готовил, то с топором в рюкзаке и двуручной пилой под­поясанных, 45 пробных участков в лесах заложил, каждое дерево на уровне груди обмерил и пере­писал. А при написании докторской диссертации таких участков было уже четыреста. Смысл любой «лесной» научной работы — исследовать закономерности в развитии лесов и дать практикам на­правления работы. У меня был товарищ, так он корни у деревьев раскапывал на исследуемых участ­ках, очень любопытные получил результаты. При защите докторской диссертации в Москве моими оппонентами были ведущие ученые по таксации в СССР. Они высоко оценили мою работу.

Одно время в лесном министерстве России из пяти заместителей трое были выходцами из на­шего института. Полагаю, это неплохая характеристика нашего вуза, ведь в СССР всего было около двух десятков лесных вузов. Кстати, в советское время в институтах платили очень прилично: доцент

• 280-320, профессор — 500 рублей, это зарплаты на уровне секретаря обкома. Сегодня у доцента
• 15, у профессора — около 25 тысяч, немного, но преподаватели из института не уходят: тут осо­бенный народ собирается. Деньги многое решают, но не все, поверьте, не все!

Чувство леса — оно врожденное. Мой хороший друг профессор Писаренко А.И. говорит, что жизнь появилась в лесу. Но это давно было, и одни связь с лесом утеряли, а другие — нет. Наша задача привлечь в институт — привлечь именно последних, немногих. В лесу ведь непросто — комары да мухи, большую часть решений приходится принимать самому, в одиночестве, много ходьбы, это хорошо, когда есть возможность добраться на велосипеде. Для леса особенные ха­рактеры требуются.

Наш главный тост, когда мы все — люди леса — собираемся, звучит коротко — «За лес»!

ИЗВЕСТНОМУ БРЯНСКОМУ ЛЕСОВОДУ ФЕДОРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ КИШЕНК0ВУ ПРИСВОЕНО ЕЩЕ ОДНО ЗВАНИЕ — ЗАСЛУЖЕННЫЙ УЧЕНЫЙ БРЯНСКОЙ ОБЛАСТИ