Фармацевт Наталья ХРОМЕНКОВ рассказывает о платье из красного парашютного шелка, ставнях на окнах и удивительной справке
В «город», на рынок моя мама добиралась в 20-е годы на пароходике, — тогда Десна еще судоходной была. Даже после войны в районе было два больших, по тысяче голов, стада личных коров. Их возле леса пасли, и у нас, как положено, были и поросенок, и корова, и куры. Без этого нам бы не прожить: пять детей (один из братьев умер маленьким, зарплата, и та маленькая, только у отца). Как прокормиться? Мама придумывала любые способы заработать денежку. Одно время она варила тянучки, резала на столе на полоски и продавала на рынке. В 30-е годы обеды устраивала на дому, к нам до восьми человек ходило на обеды. Углы за занавесками сдавала в доме квартирантам, хотя дом-то у нас был небольшой. Картошку, капусту выращивали и ели только свою. Покупали только сено для коровы, потому накосить его было негде. Могли посадить за незаконную косьбу, даже на лужке в лесу. Помню, папа накидывал осенью целый чердак тыкв с огорода — еда для поросенка.
Все были бедны. И при этом мы не ощущали своей бедности, потому что все вокруг были так же бедны. И другой жизни мы не знали. Что помню: мама никогда не корила папу за нашу бедность. Он не пил, не курил, всегда — в работе, но где ему было заработать? Очень мягкий был человек.
Мы в детстве бегали только босиком. Не ели жареного мяса — это была непозволительная роскошь. У нас имелись простыни и наволочки на подушках (куриный пух долго собирали и сами подушки набивали), но пододеяльников тогда не было. Ватные одеяла, кстати, мама сама пошила. Из посуды — только алюминиевые миски. Фарфоровые тарелки и нержавеющие вилки в нашей семье завели только в 50-е годы. И копченую селедку я попробовала впервые в двадцать с лишним лет — дорого!
Для школы мама нам сшила сумки из холстины. Учебники тогда давали один на несколько человек, не захочешь, а придется сообща учиться. Дома уроки у нас никто никогда не проверял. Дневников тогда не было. Наша школа была рядом с Морозовой баней. А дома книжек у нас не имелось вообще. Да тогда и моды такой не было. Я была маленькая, в веснушках, но боевая. Училась плохо, только химию любила. На печку залезу, маме говорю, что уроки учу, а сама — спать. Зато брат-близнец Адик, наоборот, был тихий, отличник. Я у него всегда уроки списыва ла и защищала, если его обижали. Лес тогда начинался прямо за улицей Мичурина, рядом совсем. Там, в речушке Змеинке тогда еще рыбки водились, гольяны. А сбор грибов для нас был не развлечением, а работой. На зиму мы две бочки грибов засаливали, в большую — все, а в маленькую — рыжики. Но шампиньонов, черных груздей, свинушек тогда не собирали, — считали плохими грибами. А заготовка, колка дров лет с четырнадцати была полностью на старшем брате Васике.
Уроки воспитания. Мы с братом — маленькие, лет по шесть. Залезли к соседке Ворончихе, нарвали у нее початков кукурузы (мы сами кукурузу не выращивали), ободрали, съели, а остатки кинули под сарай. Мать увидела, все поняла. Говорит: иди к Ворончихе и скажи, что ты — вор. Адику было так стыдно, что он в лес убежал, и мы потом всей семьей ходили его искать, еле нашли. Сидит под осиной, плачет.
В доме было два самовара — большой и маленький. В большом воду грели для стирки, а маленький был для чая. На мне была обязанность растапливать малый самовар и чистить его кирпичом от сажи, но я часто это на брата взваливала. Чай мы пили с сахаром. Мама сама колола щипчиками сахарную голову и давала каждому на чашку два кусочка. Она вообще к нам была строга, а ко мне особенно, да было за что.
Электрический свет в доме появился, когда мне было десять лет, а до этого вечера проводили при коптилке. За хорошую учебу мама изредка давала Адику деньги на кино, а мне и старшему брату Васику — мы учились похуже — не давала. Было очень обидно. Гуляли мы только возле дома, играли в городки и лапту, на Снежку бегали плавать. Раз в год к празднику мама шила мне платье, правда, на вырост, но я и этому была рада.
Этикетка «Заливные языки». Все-таки не так плохо я и училась. И после семи классов сумела перед войной в фармацевтический техникум поступить, в Мценске. Это мама мне присоветовала идти на работу в аптеке, да и я все мечтала найти мазь и свои веснушки вывести. Когда началась война, я была в Брянске на каникулах. По радио идут сообщения страшные, наши отступают и отступают. Мама отправила меня во Мценск, «здесь ты никто, а там, может, с техникумом вывезут». Приезжаю во Мценск, а там все из техникума разбежались. Из восьмисот человек только девять нас осталось. Директор техникума, женщина, ночью на подводу погрузила детей, большую бутыль со спиртом и ушла. Бросила нас. Хорошо, что среди нас оказался третьекурсник, бойкий. Добился вагона, телятника. В нем мы и поехали на восток. Несколько месяцев ехали.
Потом у меня деньги и карточки украли. Потом я оказалась в госпитале, в Сибири, за ранеными ходила. Об этом можно долго рассказывать. Когда осенью 43-го Брянск освободили, я для себя твердо решила домой вернуться. Очень я по дому тосковала. А как вернуться? Кто отпустит? Помогла подружка. Она была кем-то вроде секретарши у начальника госпиталя. Ну, и подсунула ему мою справку, в куче прочих. Удивительная это была справка. Бумаги тогда не было. Моя справка с печатью была составлена на оборотной стороне этикетки «Заливные говяжьи языки». Нашел где-то завхоз эти, еще довоенные, этикетки, ну и пустил в оборот. Главврач подписал, а я тут же кинулась на станцию.
С огромными трудами, почему- то через Харьков, я добралась до Брянска. Раннее утро. Октябрь. Выхожу на перрон и не понимаю, куда идти. Все разбито, в руинах, нет никаких ориентиров, хотя наш дом недалеко, в километре от станции. Наконец, сообразила, дошла до нашей улицы. И чудо! Цел наш дом, не сожгли его, и мама у калитки, будто меня ждала. Так и ахнула. Ее на сухарный завод мобилизовали, разбирать завалы.
Зорька. У нас все коровы, что были поочередно, звались Зорьками. После войны отец купил и пешком привел корову из Карачева. Корова тогда — это была жизнь. Великая ценность. Интересно, как дедушка сено тогда покупал. На рынке с нескольких возов, с согласия хозяина, по пучку выдернет, домой придет и Зорьке даст. Какой Зорька пучок выберет, тот воз дедушка и покупает. Нам, в городе, конечно, тяжко было, но все-таки мы выросли, старший брат нашел работу, я поступила в аптеку — на паровичке ездила в город по узкоколейке, ее потом разобрали, — нам зарплату давали, карточки, а в деревне ничего не было. Там были любой копейке рады. Потому мы и могли сено покупать. И вот однажды наша Зорька, по характеру очень своевольная, со стадом не пришла. Спрашиваем: где? Пастух руками разводит. Ну мы и отправились всей семьей в лес на поиски. И с нами Виктор, мой будущий муж. А у нашей коровы был колокольчик на шее. По звону колокольчика нашли Зорьку. Она в болоте увязла по шею. Как вытащить? Мужчины нарубили жердей, на рога накинули веревку вроде хомута. Ну, поволокли всем миром. Виктор потом говорил, что Зорькины глаза долго не мог забыть. Все она понимала.
Первые радости. После войны все было радостью. Получили хлеб — радость, накопали картошки — радость. Мама старую курицу сварила, бульон — нам, а курицу на станции поменяла у солдата на большое немецкое зеркало, выломанное из гардероба — тоже радость. Купила на толкучке красного парашютного шелка и сшила нам с младшей сестрой Лидой платья— огромная радость. Однажды с рынка возвращается счастливая. Я, говорит, у солдата мыло выменяла и показывает несколько кусков, аккуратные такие. А тут приходит как раз мой Виктор, кусочки изучил и говорит:
— А это ведь не мыло.
— Как не мыло? — удивляется мама. — А что ж это такое?
— Это толовые шашки солдат вам за мыло выдал,— говорит Виктор. А он бывший партизан.
Такое было время после войны: тола много, а мыла мало.
Выдумщик. После войны окна в домах на нашей окраине все ставнями закрывали — грабителей опасались. Дни рождения у нас не отмечали и Новый год не встречали — не было обычая, но раз в год на Пасху мать пекла пироги. Мой жених и муж Виктор был из обеспеченной семьи, они в торговле работали. Он многому меня научил. Выдумщик. Художник. Помню, на отрывном календаре вдруг вижу его приклеенную фотографию.
— Виктор, что это?
— А это чтобы ты про мой день рождения не забыла.
На свадьбе из угощения у нас были винегрет, сало с картошкой и бутылка Кагора.
Когда мы решили строиться, отец договорился об участке неподалеку от нашего дома. Лес Виктор заработал в лесхозе оформительской работой. Но бревна водитель скинул на Маяке, а дальше Васин с Виктором тащили их волоком на себе. Это был 50-й год. В срубе клопы оказались, ужас! Виктору сказали, что их можно вывести авиационным бензином. Добыл, все бревна промазал. На следующий день прибегает в ужасе сосед Шпаков. Говорит, ночь не спал, клопы заели. А это, видно, наши к нему ушли.
Мы ссуду за дом десять лет выплачивали, так что у нас даже занавески были из марли, — не было денег, да и трое детей. Воровать мы не умели. Я в аптеке ни одного лекарства без рецепта не продала. Зато Виктор, если потом что покупал, так самое лучшее: этажерку или шифоньер с зеркалом. Такой был человек. Однажды нержавеющий умывальник купил за бешеные деньги, он до сих пор в деле. Однажды отвел меня в ЦУМ, купил бостона на пальто и самую лучшую лису, а потом — к самой лучшей портнихе.
Девки мои в аптеке все умерли, когда меня в этом пальто с лисой увидели.