Землемер Фельдман (Новозыбков) о временах, когда дамские парикмахеры жили лучше чиновников

Яков Иосифович Фельдман, 92 года. Многие годы проработал начальником бюро инвентаризации в Новозыбкове.

Заготовщик верха обуви

Я помню себя с конца 20-х го­дов пришлого века. Тогда Ново­зыбков большей частью все еще оставался городом старообряд­цев и евреев. Храмы старообряд­цев тогда власти лишь начали ломать. Мой брат ходил в госу­дарственную еврейскую шко­лу-семилетку имени Свердлова, — вскоре ее закрыли. Жизнь в городке была тихая, смирная, без ярких событий.

Наша семья снимала часть дома у владельца Митрофанова на Набережной, напротив озера Зыбкое. Детей было шестеро, работу имел только отец. Че­ловек он был малограмотный, неразговорчивый, большой трудяга. Профессия его назы­валась «заготовщик верха об­уви». Вначале ему частник за­казы давал, потом — обувная артель «Коминтерн», в которую он поступил. У отца был дома высокий стол, на котором он и работал. Вырезал союзки, если надо — изготавливал верх сапо­га, но целиком изделие никогда не делал. Я думаю, он и не умел, такое было тогда разделение труда. Кожаная обувь тогда была только у городских, крестьяне обычно в лаптях ходили. Да, да и после революции! Денег на ко­жаную обувь у них не было.

На одном коньке

Мы жили бедно, одевались скудно, — я в домотканых шта­нах и рубашке в первый класс пошел, но все же ели мясо три раза в неделю. Обычно пять — семь семей объединялись и со­обща покупали теленка, козу или гуся. Так выходило значи­тельно дешевле. Были завод­чики, на озере тогда гусей и уток держали во множестве, ну и про­давали тем, у кого деньги были. Дни рождения в семье мы не от­мечали, как и, к примеру, Новый год. Зато в школе ставили елку.

У меня был один конек. Не помню, откуда мне достался. Привязывал его веревкой и на одной ноге зимой по озеру катил, другой — отталкивал­ся. Весело! Летом мы играли в крокет, игру ныне совершенно забытую.

Первое чудо

Голод 34 года помню по тому, как отец весной стал опухать. Это я позже узнал: на работе ему какую-то похлебку давали, но он не ел, домой нам в горшке приносил. Про голод в деревнях рассказывали страшные вещи, но мертвых тел в городе я не помню. А с нами чудо случилось. Старший брат нечаянно приметил в ручье за старой баней золотое колечко с камешком. Принес до­мой, камешек оказался небольшим бриллиантом. В Торгсине за это кольцо матери дали мешок пшена, это пшено нас и спасло от смерти. Я хорошо помню сам мешок — плотный, из толстого холста. Из пшена мать варила каши, толкла и делала бабки. Я еще Колю Громыко друга своего по школе подкармливал.

Так что спас нас этот мешок да корова Машка. Если б не ко­рова, то точно сдохли. Машка давала молока немного, восемь литров в день. Тогда в Новозыбкове было два больших ста­да, но сами мы коров не пасли. Обществом нанимали пастухов, были тогда люди победнее, чем мы. Сено покупали — родители особо собирали деньги — по осени на Сенном базаре у кре­стьян. Самим тогда его накосить было негде, вся земля поделена, не сунешься. Впрочем, в Новозыбкове все же давали карточки (полкило хлеба с остьями в день на работающего, — у нас был один работник, и триста граммов —   на иждивенца). А в деревне никаких карточек не давали.

Ученый

У меня в детстве была кличка «Ученый», потому, что очень чи­тать любил. Возьму в библиотеке книжку про Пинкертона какого- нибудь и со свечкой на печку. А мать ругается, что я зря свечку жгу. Между прочим, много поз­же, после войны, я и жену себе нашел в новозыбковской библи­отеке, — она там работала.

Проявлений антисемитизма я в ту пору не помню. К тому же, Новозыбков был русским, а не украинским городом. У меня все друзья были русские. Родители меж собой говорили на идиш, а с нами на русском. Идиш похож на немецкий, так что позже у меня с немецким языком не было ника­ких проблем.

Все наши учителя в школе были, так сказать, старого при­зыва. И как теперь понимаю —     очень профессиональные. Михайлец, дядька с огромными усами — по химии, по естествоз­нанию — Вишневецкая, по рус­скому и литературе — Чекалова. Мы учились с удовольствием. В начале тридцатых годов классы попробовали делить — на клас­сы мальчиков и девочек, но по­том от этой идеи отказались. В Новозыбкове было семь школ. Учебники мы покупали один на несколько учеников, да их и не­просто было купить.

Улица на улицу

Была забава — бились ули­ца на улицу. Наша Набережная дралась с улицей Нариманова, Урицкого. А в районе у станции жили совсем чужие люди, мы туда не ходили. Дрались до пер­вой крови. Между прочим, у нас на улице предводителем была Роза Хайкина. Отчаянная! Она потом стала примой в передвиж­ном еврейском театре. Вышла замуж за главного режиссера.

37-й год нашу семью мино­вал. Родители малограмотные, завидовать им было не в чем, и потому писать на них некому, газету мы не выписывали — не по средствам. Позже понял, что тогда брали, в первую очередь, людей грамотных, партийных чиновников. Грубо говоря, тех, кто «высовывался», — подрав­нивали, так сказать, пейзаж.

Первый костюм

Первый Костюм мне постро­или у знакомого портного к вы­пускному вечеру в мае 1938 года. Он был из солдатского сукна, по­крашенного в коричневый цвет, добытого в Кпинцах с местной фабрики. Тогда ж просто так ни­чего нельзя было достать. Ткань была такая грубая, что Лиза Дыскина, девушка, с которой я дружил, предупредила, чтоб я близко к ней не подходил в этом «кусачем» костюме. Она в войну ушла в партизанский отряд и по­гибла. Ну, а я тогда был счастлив — первый в жизни костюм. Я не­плохо учился, но отличником не был. Все наши отличники — чет­веро — позже погибли в войну.

Летом в 1938 я уехал еще с четырьмя друзьями поступать в Москву, в институт транспорта имени товарища Сталина. Мы сдали экзамены, но не были за­числены из-за отсутствия обще­жития. Что делать? Но там в Мо­скве нас перехватил вербовщик из Белорусской сельхозакаде­мии. И уговорил. Она находи­лась в городке Горки Могилевской области. Я стал учиться на землеустроителя, хотя ранее для себя вовсе этого не планировал. Потом оказалось — профессия на всю жизнь. Как раз в тот год была введена плата за учебу в вузе, для провинции — 150 ру­блей. Отец дал деньги, он тогда зарабатывал 500 рублей в месяц.

Второе чудо

Перед войной в Новозыбкове я бывал наездами, нечасто. Мно­го позже я узнал, что наша семья осталась живой чудом. Старики сомневались, надо ли уезжать неизвестно куда, говорили, что в Первую Мировую в 1918 году немцы вели себя в Новозыбкове прилично. Но тут по московско­му радио человек, оставшийся в живых, рассказал о массовых расстрелах евреев под Минском. Оказалось, это знакомый моего дядьки. Это было второе чудо. Тогда наши собрались и ушли. Они пешком дошли до Саратов­ской области. Отец там работал конюхом в колхозе. А те, кто остались в Новозыбкове, были вскоре фашистами уничтожены. По официальной справке, под городом было расстреляно 2512 евреев. Но, думаю, убитых было больше. Мой старший брат по­гиб на фронте. И я был призван, но остался жив. Вообще из на­шего выпускного класса погиб каждый второй.

На всю жизнь

После войны вернулся в Но­возыбков. Мне предложили в горкомхозе должность заведу­ющего бюро инвентаризации. Как позже оказалось, получил работу на всю жизнь. Правда, в партию, хоть я и был начальник, пусть и небольшой, — не всту­пил. Каждый раз, когда предла­гали, говорил, что пока не досто­ин. А еще нам повезло. Архив по инвентаризации (общие планы города, планы домов) — пять мешков документов — в войну перетащила к себе домой и со­хранила сотрудница бюро Катя Сыромятникова. Этот ее посту­пок, конечно, позже никем не был поощрен. Но не наказали, не посадили, и то счастье. В этом бюро нас работало трое, мы очень много работали, но справлялись. Зато, когда ушел, в бюро набрали 12 человек, и говорят, сегодня там очереди!

Женился

В 1946 году я женился. Тогда не было обычая широко отме­чать такие события, да и не на что. Я нашел съемную квартиру. Вся свадьба — нас двое и друг- фронтовик, свидетель. На столе — бутылка кагора, вареная кар­тошка да селедка. Нормально! Я легко пережил два обмена денег в ... и 61 годах потому что у меня никогда даже сберкнижки не было. Помню, объявили обмен, я отправился в парикмахерскую и последнюю красненькую трид­цатку на стрижку потратил.

Кстати, про отмену карточек в .... году многие сегодня неточно вспоминают. Мол, карточки от­менили, и все сразу появилось. Вовсе нет. Тут же резко повыси­ли цены, и везде и за всем воз­никли очереди. По ночам стояли. И моя жена стояла. За мукой, за сахаром. По крайней мере, в Но­возыбкове именно так было.

Непьющий

Что сложного было на моей работе — я был малопьющий. Уже тогда, с пятидесятых годов, на всех мероприятиях взялись крепко выпивать, ну и началь­ство, в первую очередь. В райи­сполкоме я был единственный еврей. Но не в этом дело, а в том, что не пить было нельзя, иначе со всеми рассоришься. А для меня это мука. Прихожу домой, а жена, извините, уже ведро при­готовила.

Сегодня часто ругают чинов­ников. Коррупция, незаконные доходы. А тогда в провинции этого практически не было, бо­ялись люди тюрьмы и сумы. Моя зарплата всегда была скромная. Телевизор мы смогли купить только в 65 году, а до этого мои дочери ходили на телевизор к соседу Соловьеву. Он был дам­ский парикмахер и зарабатывал очень хорошо, уж точно больше меня, чиновника. К нему на дом женщины приходили делать перманент. Все хотели быть кра­сивыми.